Геополитическая обусловленность воздействия «фактора моря» на пространственное развитие постсоветской России: балтийская специфика

Введение и постановка проблемы

Современные геополитические и геоэкономические «тектонические» сдвиги (отождествляемые прежде всего со смещением экономической активности и мощи из Евро-Атлантического в Индо-Тихоокеанский регион [1], с национализацией и регионализацией политики и экономики [2] и, соответственно, с «новой версией глобализации» [3], с формированием «многополярного мира») в своих проявлениях и следствиях не только масштабны, всеохватны, но и многоплановы. Присущи они и такой все более приоритетной для человечества сфере, как активность в Мировом океане (и на его побережьях, в приморских зонах), ориентированной на освоение сырьевых, логистических, военно-стратегических и иных возможностей акваторий во взаимосвязи с соответствующими территориально-хозяйственными и селитебными структурами и процессами, в свою очередь напрямую обусловленными комплексом обстоятельств, определяемых [4] как «фактор моря».

В логике связанного с метаморфозами глобального мироустройства нарастающего (обретающего черты острого конфликта, рельефно проявившегося в формате СВО на Украине) соперничества разномасштабных «центров силы» морские (и океанические) пространства обретают свой­ства не только потенциальных (и фактических) театров военных действий, но и в целом становятся все более приоритетной ареной, ресурсом и целевым ориентиром геополитического противостояния. «Морская тематика» (включая ее осмысливаемый в том числе в нашей стране общественно-географический аспект [5], [6], [7] и др.]) в итоге актуализируется и неизбежным образом «геополитизируется». Все более значимыми и востребованными в этом контексте оказываются в целом пока немногочисленные усилия современного научного сообщества в области «морской геополитики» [8], [9], [10], [11], [12], [13], [14], равно как и столь же редкие обоснования геополитических факторов в развитии приморских регионов [15], [16]. Параллельно на исследовательскую авансцену вновь выходят классические геополитические подходы с присущим им акцентом на дуализм (и антагонизм) «суши» и «моря» [17], на «морскую мощь государства» [18], а также признание особой геостратегической ценности морских побережий [19], [20]. Сама же геополитика, представляющая собой фактически междисциплинарную и весьма «размытую» в предметно-содержательном отношении, но тем не менее четко ориентированную на пространственный анализ научно-исследовательскую сферу (наиболее удачным видится ее понимание как науки о «соперничестве сил над территорией» [21]), применительно к России неизбежным образом все более концентрируется на обстоятельствах ее внутристрановой динамики, на ситуациях в конкретных регионах, в целом на ключевых аспектах пространственного развития. Именно рассмотрение «морского вектора» пространственного развития постсоветской России (понимаемого как устойчивое «притяжение» населения и хозяйства к морским побережьям в условиях опережающей динамики морехозяйственных структур, а также все большая общая зависимость территориального социально-экономического развития от использования ресурсного потенциала Мирового океана, его геостратегических возможностей) во взаимосвязи с геополитическими обстоятельствами (не только текущими, конъюнктурными, но и фундаментальными, пролонгированными) составляет основное содержание и целевой ориентир данной статьи. Приоритетное внимание при этом автор постарался уделить ситуационным (определяемым событиями 2014 и 2022 гг.) изменениям в локализации российской морехозяйственной активности, связанным с ними эффектам талассоаттрактивности населения, вопросам устойчивости экономики важнейших приморских городов страны (с особым фокусом на Российскую Балтику, оказавшуюся в эпицентре современной геополитической динамики).

«Морской вектор» пространственного развития постсоветской России и его основные геополитически обусловленные метаморфозы. Начиная с XVI столетия Россия (как самостоятельное геополитическое образование) стремилась инкорпорироваться в геополитические структуры «моря» (выстраивая коммуникацию в ведущими европейскими морскими державами, заимствуя и культивируя технологии мореплавания), во-многом продолжая оставаться и, что столь же существенно, осмысливаться (предельно резонансно — с начала прошлого столетия, во многом благодаря Х. Маккиндеру) его антиподом и оппонентом. Советское семидесятилетие ознаменовано не только демонстрацией нашей страной выраженных черт «континентальности» (см., например [22]), но и попыткой (масштабной, во-многом удачной) сформировать собственный квазиглобалистский «морской» проект (его идеологической манифестацией стала изданная в 1976 г. книга адмирала С. Г. Горшкова «Морская мощь государства» [23], постулировавшая «континентально-морской» статус страны), по многим ключевым аспектам (система морских портов на юго-западе и в республиках Прибалтики, крупнейшее в СССР Черноморское пароходство, рыбопромысловые зоны в Мировом океане и др. [24]) дезавуированный нашей национальной геополитической катастрофой 1991 г.

Постсоветский рост «мореориентированности» России (ранее подробно освещенный в том числе в общественно-географическом аспекте [25], [26]) протекал в противоречивом сочетании экономически мотивируемого геополитического конформизма страны на глобальном уровне (признания лидерства экзогенного для нее доминирующего «центра силы», стремления интегрироваться в выстраиваемую им геоэкономическую конструкцию) с одновременно декларируемыми (с ФЦП «Мировой океан» 1998 г.¹) попытками укрепления собственной морской юрисдикции (наиболее успешными в Охотском море, где в марте 2014 г. анклав площадью 52 тыс. км2 был признан континентальным шельфом Российской Федерации²), а также удержания (и воссоздания) сферы евразийского влияния (начиная с проекта Каспийского трубопроводного консорциума, ориентированного на российско-черноморский транзит углеводородов Казахстана).

Наращивание морской инфраструктуры и развитие смежных отраслей (с 1994 г. грузооборот морских портов России возрос восьмикратно, за 1997—2021 гг. создана экспортоориентированная подводная газотранспортная система, активизировалось портово-промышленное комплексообразование и др. [26]) сопровождалось интернационализацией российской морехозяйственной деятельности при превалирующей ее вестернизации (в позиционировании, рыночно-логистической и сервисной ориентированности, технико-технологической зависимости), что пролонгировало, усилило традиционный для пространственного развития страны «западный крен».

На субнациональном уровне «сдвиг к морю» (к «океанической экономике», если опираться на категорию, предложенную еще столетие назад П. Н. Савицким) проявлялся в вовлечении приморских территорий в активно формируемые (в том числе с геополитическим ориентиром [27]) структуры трансграничной «морской» регионализации; в наибольшей мере процесс этот оказался выражен (что хорошо показано в [28]) именно в формате Балтийского региона. Все эти тенденции проецировалось на архитектуру российского пространства, способствуя изменению его экономических и селитебных пропорций в пользу (усредненно, трендово) приморских территорий, причем с превалированием европоцентричного, в первую очередь северо-западного, вектора.

Характерно, что уже ко второй половине 1990-х гг. ключевые приморские регионы Западного порубежья России (Санкт-Петербург, Ленинградская область, Краснодарский край и Калининградская область [29]) оказались стабильными донорами федерального бюджета. По мере наращивания морской (преимущественно энергосырьевой) активности данный перечень пополнили Сахалинская и Астраханская области [30]. Устойчиво прирастала в ВРП страны и в целом доля ведущих приморских («талассоцентрированных»³) субъектов РФ: если оставить вне анализа интегрированный в 2014 г. в состав России Крым, то в 2000 г. соответствующий показатель, согласно Росстату, составлял 13,8 %, в 2008 г. — 14,9 %, в 2014 г. — 16,7 % и в 2020 г. — 18,1 %. Причем показательно, что подобный сдвиг, индицируемый также неизменно сохраняющейся год от года положительной динамикой грузооборота морских портов (составившей в первом полугодии 2023 г. 10,5 %⁴), имел место и по итогам глобального кризиса 2008 г. (ознаменовавшего начало радикальной смены тренда в мирохозяйственной системе и геополитике [32], [33]), и в «посткрымский» период с присущей ему практической деконструкцией сложившейся в предшествующую четверть века системы «Россия — Запад».

Порожденное возрастающей активностью ЕС и НАТО стремление Российской Федерации удержать и расширить контур собственной безопасности в Причерноморье первоначально привело (с 2014 г.) к фактической геоэкономической блокаде Западом Крымского полуострова (что непосредственно сказалось на морском хозяйстве Крыма, лимитировав, в частности, грузоперевалку в портах [34]), а с 2022 г. — к последовательной череде шагов глобалистских сил по фактической «отмене» ключевых компонент российского морехозяйственного потенциала (включая его апофеоз — диверсию на нитках «Северного потока» 26 сентября 2022 г.). Подобное кардинальное видоизменение геополитических условий морской (прежде всего хозяйственной) активности страны является важнейшим внешним вызовом (инициировавшим, как видится, существенное обновление летом 2022 г. «Морской доктрины Российской Федерации»⁵) но, полагаем, отнюдь не означает необходимости и тем более фатальности ее ­сколь-либо существенной «континентализации».

Разумеется, уже сейчас фиксируются разномасштабные проблемные ситуации, начиная от спада в импорто- и морезависимой автосборке Северо-Запада (симптоматично, что объем производства в обрабатывающих отраслях Калининградской области за 2022 г. составил 80,5 % к уровню предшествующего года) и краткосрочного снижения показателей деятельности Большого порта Санкт-Петербург (в 2022 г. на 37,5 %⁶) до уже вполне вероятностной (в контексте все более усложненных отношений России с Турцией) проблемности всего морского трубопроводного экспорта российского природного газа. Приросло (в связи с военной эскалацией на Украине) и общее число приморских субъектов РФ, наряду с Республикой Крым и г. Севастополем оказавшихся в особых социально-экономических, транспортно-логистических и военно-политических условиях (Балтийский эксклав, территории Новороссии). Неизбежно и некоторое смещение хозяйственной активности в пользу внутренних российских территорий (где в своей массе локализованы важнейшие предприятия ОПК [35]). Тем не менее нынешняя ситуация, когда само «море» (как геоэкономический феномен) начинает являть «незападные», многополюсные черты, скорее стимулирует российскую морехозяйственную активность, в том числе и в ее обособленном юрисдикцией Российской Федерации обширнейшем контуре (акватории экономической зоны страны и ее континентального шельфа), который уместно концептуализировать как особую аква-территориальную структуру — «Морская Россия». Основой последней выступает приморское расселение, находящиеся на побережьях города с присущим многим из них трендовым ростом демографического потенциала.

Талассоатрактивность населения: фактор геополитики

Притяжение к морским побережьям (талассоаттрактивность) населения (и населенных мест) относится к базовым свой­ствам аква-территориальной организации общества, проявляющимся и в постсоветской России (что акцентировано ранее [7], [16], [36], [37]). Характерно, что с 1989 г. (если ориентироваться на данные переписей населения) число жителей в российских городах (включая крымские), непосредственно выходящих к морским побережьям (либо устьям крупных судоходных рек; всего к этой категории нами отнесены 74 поселения), выросло на 10,5 %, в то время как общая численность горожан в стране осталась практически неизменной (99,9 % от показателя переписи 1989 г.). Впрочем, приморское городское население Российской Федерации за три межпереписных периода ощутимо увеличилось и без учета Крыма (табл. 1).

Отражая возрастающую роль «фактора моря» для российского общества, его экономической сферы, постсоветская талассоатрактивность демонстрировала и свою пространственную (бассейновую), в том числе геополитически обусловленную, специфику, проявившуюся прежде всего в асинхронном (по хронологии) изменении баланса численности населения приморских городов в пользу Балтики (90 % прироста здесь обеспечил Санкт-Петербург, но и в Калининградском эксклаве численность населения приморских городов за 1989—2021 гг. увеличилась на 20 %), Черноморско-Азовского региона, а также Каспия (в последнем случае — исключительно за счет Дагестана). В Тихоокеанской России после 17 %-го сокращения в 1990-е гг. людность приморских городов стабилизировалась. Неизменным оставался лишь тренд депопуляции в бассейне Арктики (табл. 2).

Примечание: * За все годы суммарный показатель по бассейну включал «крымскую составляющую».

Дополняя и корректируя превалирующие центростремительные («столицеориентированные») миграционные «перетоки» (их масштаб за 2010—2021 гг. в Санкт-Петербург эквивалентен 70 % от общего прироста численности «приморских» горожан), геополитика первоначально способствовала, в частности, «балтийскому вектору» опережающей демографической динамики — инерционному, рельефно проявившемуся в период, когда в отношениях России с ключевыми странами ЕС уже имел место возрастающий разлад, но одновременно и сполна «работала» (дополняя объективно сложившиеся центро-периферийные градиенты) укорененная в части российского социума «европоцентричная» ментальность. Последующие геополитические обстоятельства (сочетающиеся с экономикой и природной зональностью) отчасти сказались на проявившемся уже в 2010-е гг. «стягивании» населения российского Дальнего Востока во Владивостокскую агломерацию; особо показателен здесь рост населения города Большой Камень (на 11 % за 2010—2021 гг.), располагающего стратегическим для российской морехозяйственной активности судостроительным предприятием «Звезда».

Следствием соперничества «центров силы» оказалось и своего рода геополитическое приращение численности самих приморских городов в российской юрисдикции. «Крымский этап» данного процесса пополнил приморскую сетевую структуру наших урбанистических центров на 910 тыс. человек (благодаря миграционной привлекательности с 2014 г. население выходящих к морскому побережью городов Крыма возросло еще на 12 %). Современный этап (обусловленный СВО на Украине) сопряжен с включением в политико-географический контур российского пространства еще девяти расположенных на побережье городских населенных пунктов. Российское морское порубежье становится в итоге демографически «весомее»; одновременно прирастают и соответствующие геополитические риски, повышая ценность и значимость узлов и драйверов морской активности — ее опорных баз, их способность противостоять (прежде всего в экономической сфере) внешним воздействиям.

Важнейшие опорные базы морской активности России в условиях геополитической турбулентности: потенциал экономической устойчивости в структуре российского пространства

Освоение Мирового океана всегда начинается (как подчеркивал еще Ю. Г. Саушкин) «со стороны его побережий» [38, с. 214], причем, добавим, интенсивное и диверсифицированное концентрируется на конкретных, достаточно компактных участках. Размышляя об обстоятельствах «могущественного территориального владения» применительно к России (в современной терминологии — о геополитических детерминантах ее развития), В. П. Семёнов-Тян-Шанский [19] еще столетие назад фокусировал внимание на наличии в российском пространстве особо значимых структур — «колонизационных баз». Аппликация данного подхода к проблематике Мирового океана, к реалиям современной «мореориентированной» России позволяет идентифицировать присущие ей особые «опорные базы морской активности» [39]. Ситуация возросшего противостояния «центров силы» (в том числе в акваториях) существенно повышает не только их территориально-хозяйственную, но и геостратегическую значимость, выводя на авансцену (в русле активно обсуждаемой в регионалистике проблематики устойчивости территориальных систем [40], [41]) вопрос способности «опорных баз» противостоять внешним (подчас массированным, шоковым) воздействиям.

Проведенный в логике «метода ключей» анализ (его итоги представлены в таблице 3) свидетельствует о том, что приморские муниципальные образования (относящиеся к тем или иным «опорным базам») по-разному экономически реагировали и на турбулентность 2014—2015 гг., и на резко возросшие в период пандемии COVID-19 межстрановые барьеры, а также на ситуационную деградацию профильных для российского экспорта глобальных рынков.

Болезненную реакцию на ухудшение глобальной конъюнктуры демонстрировали зависимые от межрегиональных финансовых трансфертов прикаспийские города Дагестана; в периоды спада «проседали» Владивосток и Новороссийск; бо́льшую устойчивость проявил Калининград. Общая же экономическая пропорция (если оценивать ее по налогооблагаемым денежным доходам физических лиц и субъектов предпринимательства) в период с 2013 г. (официальной статистики за 2022 г., привнесший, вне сомнения, существенное изменение геополитических условий территориально-хозяйственной динамики в Российской Федерации, пока, к сожалению, нет) закономерно сместилась в пользу Владивостока с Большим Камнем («восточный вектор», судостроение), Северодвинска с Архангельском (Север и оборонка), но в еще большей мере — причерноморско-рекреационной Анапы. На этом фоне за исследуемый период доля большей части рассмотренных приморских центров в суммарном показателе в целом по России сократилась, что иллюстрирует как общий «дрейф» современной экономики в пользу внутриконтинентальных центров (ситуация СВО активизирует этот процесс), так и зависимость дальнейшей талассоаттрактивности в хозяйственной сфере от реализации значимых «мореориентированных» производственных (в том числе судостроительных), рекреационных и селитебных проектов. Текущие геополитические вызовы (риски и ограничения) особым образом актуализируют поиск подходов и мер по повышению и эффективности использования «фактора моря», в том числе и с учетом собственно пространственных структур и процессов.

Наиболее необходимым в их числе видится:

1) дальнейшее приращение числа (и «рассредоточение») реальных, эффективно функционирующих российских опорных баз морской активности, причем не только общефедерального масштаба (наподобие «Бухты Севера» на Таймыре, чьи перспективы обусловлены добычей и транспортировкой нефти в рамках флагманского проекта компании «Роснефть» — «Восток Ойл»¹⁰), но и регионального значения (например, в процессе восстановления портовой инфраструктуры Мариуполя и Бердянска);

2) последовательная диверсификация структуры экономики опорных баз (дополнения их ныне превалирующей логистической функции производственными и сервисными специализациями, в том числе в связи с «импортозамещением») и, соответственно, активизация процессов индустриально-портового комплексообразования (концептуально хорошо осмысленного еще в 1960-80-е гг. [42]) с его вероятностной трансформацией в индустриально-портовое научно-образовательное (флагманом данного процесса способен выступить Санкт-Петербург, хотя существенен потенциал и у Калининграда, Севастополя, Владивостока, отчасти Архангельска);

3) взаимоподдерживающее (скоординированное) развитие опорных баз в масштабе отдельных морских бассейнов (что особым образом геополитически мотивировано для Российского Причерноморья и Балтики) при одновременном выстраивании единой сетевой архитектуры центров морской активности (с элементами специализации и иерархии) в контуре всего морского порубежья России, причем с возможно большей степенью ее автономии и, соответственно, устойчивости к нарастающим экзогенным геостратегическим рискам (включая и пока лишь гипотетическую вероятность блокады внешними силами тех или иных сопредельных с российскими коммуникационно значимых акваторий);

4) рост экономического потенциала (трудового, рыночного, производственного) российских морских опорных баз за счет расширения сферы их влияния на прилегающие территории в рамках агломерирования и межмуниципальной (а также межрегиональной) интеграции (к примеру, после модернизации прилегающих к Ростову-на-Дону федеральных автомагистралей демографическая емкость расширившейся агломерации возросла более чем на треть, то есть до 2,5 млн человек; перспектива ее сопряжения с Донецком и Мариуполем позволит в перспективе формировать единое селитебно-хозяйственное пространство с не менее чем 4,5 млн жителей);

5) сфокусированное внимание к выстраиванию (в том числе на базе обширнейших хинтерландов ведущих морских портов страны [31]) «континентально-морских (приморских)» структур, интегрированных, межрегиональных, охватывающих обширнейшие территории Российской Федерации в рамках южнороссийского и северо-западного ее «междуморий», а также Западной и Восточной Сибири и, кроме того, в более расширенном масштабе — по профилям «Беломорье — Причерноморье», а также «Балтика — Причерноморье» и «Балтика — Приморье».

В логике формирования «больших российских континентально-морских пространств» (ориентированных также на трансграничные, в том числе трансакваториальные взаимодействия преимущественно с дружественными государствами Евразии) в новых геополитических реалиях должна осуществляться и реконструкция (в том числе концептуальная, ментальная) бассейновых трансграничных структур нашего морского порубежья, в первую очередь западного, включая Балтику.

Морская регионализация в ареале геоэкономического взаимодействия и геополитического противостояния: феномен Российской Балтики

Формирование Балтийского региона (как морской трансграничной целостности) имело место практически весь постсоветский период и напрямую связано с процессом евроинтеграции [43], [44], [45], дополняемой (в военно-политической сфере) расширением структур НАТО. Российские приморские территории участвовали в «балтийской интеграции» в качестве «своего чужого», периферии, пространства глобалистской экспансии, а также наиболее значимого коммуникационного коридора в системе «Россия — Запад».

Современное геополитическое переформатирование Балтики (начавшееся не 24 февраля 2022 г., а пятью — шестью годами ранее, что иллюстрируют выводы не только российских [46], [47], но и зарубежных аналитиков [48]) сопряжено с нарастанием в ее аква-территориальном контуре выраженной российско-европейской барьерности, придавшей макрорегиону биструктурный облик, означающий для приморских территорий не только дополнительные возможности (например, в области насыщения местного продовольственного рынка российскими товарами [49]), но и риски (что уже также подмечается [50]).

Новые геополитические реалии (когда, как справедливо подмечено в [51], декларируемое для Балтики «Zeitenwende» осталось лишь былой, сполна нереализованной идеологемой, а «пространство сотрудничества» стало стремительно милитаризироваться) требуют пересмотра сложившегося за предшествующие три десятилетия превалирующего понимания позиционных характеристик расположенных на его побережье российских территорий с акцентом на их автономность и геополитическую специфичность. Соответствующая реконцептуализация в единой для всех наших морских порубежий логике, когда на первый план выводится не трансграничность, а именно приуроченность к России, к ее юрисдикции (уже воплощенная в идее «Тихоокеанской России» [52], а также «Российского Причерноморья» [53]), должна, полагаем, воплотиться в полноформатный геоконцепт «Российской Балтики», постепенно утверждающийся (например, в [54], [55], [56]) в дискурсе.

Автору импонирует нерасширительное определение этого таксона, применимое исключительно к Санкт-Петербургу и еще двум собственно прибалтийским субъектам РФ, а в их составе (уровнем ниже) — к 15 непосредственно выходящим к побережью муниципальным образованиям. Данная совокупность территорий вмещает 6,8 млн населения (то есть, согласно последней переписи, 4,6 % демографического потенциала страны), практически на 90 % сконцентрированного на востоке Финского залива. Еще весомее различия между балтийским эксклавом (на который приходится лишь 8 %) и остальными прибалтийскими российскими территориями по экономическому потенциалу (оцениваемому как налогооблагаемые денежные доходы физических лиц и индивидуальных предпринимателей). Российская Балтика в итоге двуцентрична, в демографо-экономическом отношении асимметрична и (что весьма существенно в связи с «фактором моря») трансакваториальна, располагает собственным морским опорным каркасом в виде существенно нарастивших свои пропускные возможности в постсоветский период морских портов, связанных коммуникационными (с февраля 2022 г. и авиационными) возможностями балтийской акватории в статусе (согласно Конвенции ООН¹¹) «открытого моря». Частично выключаясь из былого пространства «балтийской интеграции» (но при этом сохраняя возможности и мотивацию для ее активизации в средней долгосрочной перспективах), территории Российской Балтики (и в особой мере Калининградский эксклав), наращивая собственную сопряженность своего социально-экономического развития, должны в еще большей мере «поворачивается» к морю.

Этот необходимый поворот (опирающийся на «историческую колею» развития, на «накопленную» инфраструктуру и человеческий капитал) усложнен не только текущей геополитической конъюнктурой (негативно сказывающейся в том числе на реализации таких флагманских «приморских» проектов, как комплекс по переработке этансодержащего газа и производству сжиженного природного газа, сооружаемый в районе Усть-Луги ПАО «Газпром»¹² либо круизный терминал в Пионерском¹³), но и общим долгосрочным, соответствующим геоэкономическому тренду перераспределением морехозяйственной активности Российской Федерации в пользу «незападных» ее морских побережий. Так, уже с середины 2000-х гг. постепенно снижается портово-логистическая значимость для страны ее балтийских портов (объем грузооборота за 2005—2022 гг. по стране вырос в 2,06 раза, по Российской Балтике — в 1,37, в том числе непосредственно за 2013—2022 гг. — в 1,42 и 1,14 раз соответственно); аналогична (хотя и не столь рельефно выражена) ситуация и в рыбопереработке. Высока вероятность (и уже проявилась тенденция) сокращения «миграционной подпитки» экономики (в том числе строительного комплекса) приморских городских агломераций на Российской Балтике. Последняя в данном контексте способна поддержать, нарастить морской (приморский) функционал: 1) перенастраиваясь на коммуникацию и рынки «дружественных стран»; 2) усиливая свою внутреннюю трансакваториальную связанность (в том числе по линии «Балтийск — Усть Луга»); 3) продолжая повышать туристско-рекреационную привлекательность, причем в приоритетном порядке — Калининградской области (показательно, что численность лиц, воспользовавшихся услугами коллективных средств размещения в этом регионе за 2014—2022 гг. выросла в 4,7 раза, в то время как в РФ — в 2,7¹⁴); 4) наращивая специализацию в качестве научно-технологической и культурно-образовательной «центральной зоны» всей «Морской России».

Заключение

Универсальное и многоаспектное воздействие «фактора моря» на человечество, его хозяйственную, селитебную и военно-стратегическую сферы в последние годы оказывается все более опосредуемым обстоятельствами геополитики, в том числе резко возросшим противостоянием между Российской Федерацией и коллективным Западом, разворачивающимся в условиях кардинального переформатирования сложившегося миропорядка. Геополитическая детерминанта условий, проявлений и эффектов «сдвига к морю» (присущего и современной России, ставшего одним из важнейших векторов ее пространственного развития) наиболее выражена при этом на порубежных пространствах в контуре подобных Балтике трансграничных морских регионов.

Итогом геополитических (и сопряженных с ними геоэкономических) изменений становится не только переформатирование собственно российской морехозяйственной активности (с приоритетом в пользу ее относительной автономности, большей диверсифицированности, включая пространственную, эффективности и комплексности), но и соответствующая трансформация всей аква-территориальной организации страны (с сочетанием значимых для нее трендов «мореориентированности» и «континентализации», выстраиванием «больших интегрированных пространств» в формате разномасштабных российских «междуморий»), инициирующая в том числе идентификацию и концептуализацию такой ресурно-хозяйственной и геополитической мегаструктуры, как «Морская Россия», объединяющей в своем составе «Российскую Балтику», «Российское Причерноморье», «Прикаспийскую Россию», «Российскую Арктику» и, наконец, «Тихоокеанскую Россию».

В современном контексте, когда международные процессы все в более возрастающей мере обретают выраженное акваториальное измерение, а социально-экономическое положение приморских территорий, в свою очередь, становится одной из компонент геополитической безопасности — важнейший для России, четко проявившийся на постсоветском этапе ее истории тренд «мореориентированности» должен сохраняться, поддерживаться, продолжая оставаться значимым для научного анализа, в том числе и общественно-географического.

Исследование выполнено за счет гранта РНФ № 22-28-00022 «Геоэкономические и геополитические детерминанты трансформации центро-периферийных структур в трансграничных “морских” регионах: концептуализация, мониторинг и моделирование в интересах государственного управления (на материалах Балтики, Каспия и Причерноморья)» в Южном федеральном университете.